Сезон отпусков был в самом разгаре. Пассажиры, в трудом раздобывшие билеты в места вожделенного отдохновения от праведных трудов, шумно и радостно занимали места. Я тоже присела на свою полку у окна и с удовольствием наблюдала за попутчиками. Минут за десять до отправления поезда в вагон вошла «замечательная» парочка. Необъятных размеров женщина с пышной прической и тщедушного вида мужчина, на которого, казалось, дунешь — и он тут же рассыплется.
— Золотце мое, посиди тут, я сейчас принесу тебе чего-нибудь холодненького, — сказал мужчина, суетливо протер газеткой пыльное сидение старого плацкартного вагона, чтоб она могла сесть, и подобострастно заглянул ей в глаза.
Женщина тяжело плюхнулась на нижнюю боковушу, вытерла лоб кружевным платочком и молча посмотрела на своего спутника.
Казалось, она сейчас произнесет классическое:
— Муля, не нервируй меня!
Но нет, ничего, обошлось. Разрешила.
«Муля» рванулся к выходу, чтоб успеть до отхода поезда купить чего-нибудь холодненького для жены и, как водится, «горяченького» для себя.
Он вошел в вагон, когда поезд уже тронулся. В глазах мужчины горел особый игривый огонек, как у жулика, удачно ушедшего от возмездия. Щеки порозовели, и все движения приобрели мягкую расслабленную грациозность, какая бывает у людей, долго чего-то добивавшихся, и вот, наконец, достигших желанного. Он протянул жене бутылочку минералки и неуклюже примостился напротив у окна. «Мадам Стороженко» строго посмотрела на него и почти беззвучно, одними губами сказала: «Поставь на стол».
«Муля» занервничал, забормотал что-то оправдывающимся тоном, закрутился в разные стороны, словно пытаясь найти удобное положение, потом затих, виновато поставил на стол почти пустую «чекушку» «Столичной» и тупо уставился в окно.
Женщина приподняла бутылочку, посмотрела на свет, словно взвешивая потери и последствия, и не говоря ни слова, протянула ему через стол большую румяную пятерню, похожую на связку сарделек. Он сокрушенно помотал головой, воровато оглянулся по сторонам и положил в ее ладонь мятую двадцатку.
Денежка мгновенно нырнула куда-то в глубину лифа. Провожая движение тоскующим взглядом, мужчина голосом обиженного ребенка пробормотал: «Солнышко, сегодня ведь праздник…»
Словно пытаясь оправдаться за содеянное, он всю дорогу крутился вокруг жены, на все лады называя свое необъятное сокровище то птичкой, то рыбкой, то золотцем, принес ей чаю, постелил постель, потом присел рядом с ней на краешек полки и нежно погладил по руке. И без устали о чем-то говорил, говорил тихонечко, развлекая свою большую медведицу. За все это время женщина не произнесла ни слова, лишь пыхтела и отдувалась, словно каждое движение давалось ей с величайшим трудом. Привычно принимая ухаживания своего мужа, она, казалось, смотрит куда-то мимо него и думает только о том, когда закончится это выпавшее на ее долю мучительное путешествие в душном плацкартном вагоне.
Потом она уснула. Слегка похрапывая и смешно выпуская воздух через пухлые приоткрытые губы, женщина лежала на боку и, действительно, походила на большое ленивое животное. Вызывавшее почти отвращение.
— Вале осталось жить несколько месяцев, — не обращаясь ни к кому конкретно, но словно отвечая своим мыслям и оправдываясь, сказал мужчина, пересев на полку соседей. — Мы решили напоследок съездить в Балаклаву, попрощаться с Крымом.
Никто, казалось, не обратил внимания на его слова. Лысоватый мужчина, разместившийся с газетой у окна, из вежливости приподнял глаза, и тут же вновь погрузился в чтение. Сидевшая напротив девушка вдруг засуетилась, словно вспомнив о важных делах, поднялась и пошла в начало вагона. Я недоверчиво покосилась на «больную», по-богатырски свистящую во сне, и опустила глаза. Но мой попутчик, глядя в темноту, бегущую за окном, продолжал:
— Когда ей поставили диагноз, я не верил. Она спортсменкой была. Ее врачи залечили, знаете, то одно, то другое, а теперь — поздно. Неоперабельна. За год так изменилась, никто не узнает.
Он посмотрел на жену, глаза его покраснели и наполнились влагой. Он судорожно дернул головой:
— Тяжело мне с ней. Может море поможет. Знаете, лечебные грязи…
Поезд притормаживал, подъезжая к крупной станции. Вагон тихонько загудел, все потянулись к выходу, чтобы вдохнуть свежести ночного воздуха, погасившего духоту дня.
Будто досадуя на остановку и шум в вагоне, которые могли разбудить жену, мужчина подошел к ней, наклонился. И убедившись в том, что она спит, тоже вышел из вагона.
Через двадцать минут поезд тронулся. Качнулись напоследок привокзальные пешеходные мостики, поплыл назад вылизанный яркими фонарями перрон, возвращаясь в привычное состояние вечного ожидания прибывающих поездов.
«Муля» долго не появлялся. Пять, десять, тридцать минут…
Все переглянулись, словно сговорившись, посмотрели на его жену, мерно похрапывающую на нижней боковушке.
— Вы не видели мужчину с этого места? — почти одновременно спросили друг у друга.
И так же хором ответили:
— Нет!
— Может, курит, позже придет, куда он денется, — успокаивающе сказал лысоватый мужчина, занявший верхнюю полку, укрылся простыней и повернулся к стене.
Все тоже улеглись спать. Не ждать же.
Утром пропавшего пассажира нашли мертвым в тамбуре последнего вагона. Он сидел, прислонившись к стене и подогнув к груди худые колени, словно застыв в последнем порыве сосредоточить внутри рвущуюся наружу жгучую боль. Рядом бессмысленно блестел фольгой растрепанный розовый букет…
